Фрэнки допила второй бокал шампанского. Она чувствовала себя явно не в своей тарелке. Она не привыкла бывать на приемах в одиночестве. Как правило, рядом с ней всегда находился Хью, с которым она могла перемолвиться словечком или, на худой конец, на него взглянуть, когда он обсуждал цены на недвижимость или биржевые ставки с каким-нибудь случайным приятелем. Она привыкла быть половиной пары, и даже если она ходила куда-нибудь без него — все равно у нее всегда сохранялось чувство защищенности. Словно могла опереться на него в любую минуту, как на свои руки или ноги, про которые человек всегда знает, что при случае они тут как тут, в его распоряжении. Но теперь она осталась в полном, настоящем одиночестве, а это означало, что ей самой нужно себя защищать и утверждать, то есть вести непринужденную беседу, флиртовать и делать попытки знакомиться — даже несмотря на то, что она уже совершенно забыла, как это делается. Да хоть бы и не забыла — она все равно чувствовала, что у нее нет ни малейших шансов утвердить себя в таких кошмарных условиях. Когда Хью сообщил ей, что между ними все кончено, он тем самым украл у нее всю уверенность в себе, а заодно и зажег в ней зеленый свет для многочисленных неврозов. И теперь она могла лишь сомневаться в себе и думать об одном: почему с ней такое случилось? Что с ней не так? Может быть, все дело в размере ее попки? Или грудей? Или в этом ужасном целлюлите? А может быть, так случилось потому, что она слишком скучная? Или неактивная в постели? Или его бесил тот факт, что когда она напьется, то распевает песни Фрэнка Синатры? Этот перечень можно было бы продолжить до бесконечности. Только что она была половинкой пары — счастливой, устроенной в жизни, уверенной в себе. И тут же — раз-два! — и она, вслед за Бриджит Джонс, входит в зону невротизма, пагубного никотинового и алкогольного одиночества.
И пока она все сильнее погружалась в эти безрадостные мысли, взгляд ее случайно упал на скомканную пачку сигарет, выглядывающую из кармана Ритиной сумки. Фрэнки уже не осуждала ее за то, что она так долго где-то шляется, но и не собиралась сидеть, как истукан, в ожидании, когда рядом имеется столь вожделенная возможность. Она вытащила пачку и, пытаясь убедить себя в том, что нет, она не становится никотиновой наркоманкой, заядлой курильщицей и все такое прочее и что на самом деле она вообще не курит, она исподтишка (как бы невзначай) заглянула внутрь. В пачке оставалась всего одна сигарета. О, тем лучше, одна малюсенькая сигарета тем более не причинит ей никакого вреда, не правда ли? А ей просто хочется немного наркотика. И Рита наверняка не будет возражать. В конце концов, она сейчас находится в критической ситуации. Она вложила сигарету в рот и взяла коробок спичек из огромной гравированной вазы в балийском стиле, какие во множестве были расставлены по всему залу. Только она собиралась чиркнуть спичкой, как вдруг над ее ухом раздался голос:
— Я очень сожалею, но здесь курить запрещено.
Она подняла глаза. Над ней возвышалась официантка, появившаяся тихо, как привидение.
Фрэнки была озадачена. Что она подразумевает под словами «курить запрещено»? Они же в баре находятся, а не где-нибудь еще!
— Я вас не совсем поняла.
Официантка, как робот, снова повторила фразу:
— Я очень сожалею, но здесь курить запрещено.
Фрэнки начала терять терпение. Значит, слух ей не изменяет.
— То есть вы хотите сказать, что здесь нигде нельзя покурить?
Она с удивлением обвела глазами повсеместно разбросанные спичечные коробки, все как на подбор украшенные логотипами отеля. Зачем, спрашивается, такое изобилие спичек обитателям Лос-Анджелеса, если они не курят? Может, они любят собирать спичечные модели? Фрэнки тут же вообразила себе Мадонну, которая кладет последние спичечные штрихи к модели парусника «Мари Роз».
Официантка покачала головой.
— Можно, но только не в общественном баре. Таковы законы штата Калифорния. — Она говорила так, словно читает текст по бумажке. — Вы можете выйти на свежий воздух.
— Но я и так на свежем воздухе! — возразила Фрэнки, поднимая глаза к небу над головой, потому что потолка в зале не было.
Игнорируя ее слова, официантка уперла руки в свои несуществующие бока, и ее улыбка при этом перешла в угрожающую гримасу:
— Если вы здесь закурите, мне придется попросить вас покинуть бар и… выйти на свежий воздух! — Она махнула рукой на скользящие двери в дальнем конце бассейна.
— О’кей! — Сообразив, что не имеет никакого смысла дискутировать с мисс Твердый Характер, Фрэнки покорно поднялась с подушек. И тут только заметила, что развернувшаяся между ними сцена имеет зрителей. Все лежащие кругом люди с любопытством смотрели на нее. И при этом никто не курил! Фрэнки почувствовала себя преступницей, пойманной на месте преступления. Она быстро вытащила изо рта сигарету и — так как никаких признаков Риты все еще не обнаруживалось — опрометью бросилась к дальнему концу бассейна и выскочила на улицу.
После тепла бара на улице казалось холодно, темно и сыро. Голова ее кружилась — наверное от выпитого шампанского. Набрав в легкие воздуха, она оглянулась кругом. Никого! Стояла тишина, которую нарушал только приглушенный шум вечеринки за спиной и отдаленный рев машин на шоссе. Так вот, значит, какова у них курительная зона, подумала она. Какой разительный контраст с Лондоном, где курильщики, несмотря на все запреты, сбиваются в веселые компании и со смехом, сообща противостоят всем попыткам себя урезонить, прорываются через все кордоны — бутылка в одной руке, сигарета в другой.