Фрэнки нахмурилась и даже не подняла головы. Она продолжала бороться с треножником.
— Если развинтить этот болт, то ножки сами встанут на место.
Может, ты сам это сделаешь, чертов подонок, подумала Фрэнки, немедленно накаляясь от того, что он стоит над ней и дает советы. Но она прикусила язык, сделала, как он сказал, и поставила треножник в правильное положение. После этого она почувствовала одновременно досаду и облегчение.
— Легче легкого, когда знаешь как, — продолжал он, прихлебывая свой кофе.
Господи, этот звук. Как он прихлебывает: хлеб-хлеб. Она сжала зубы. Лакает, как собака из миски. Она встала на ноги, отряхнула грязь с джинсов и вытерла руки о джемпер. Волосы ее растрепались, из хвоста выбилось несколько прядей. Она сняла заколку и потрясла головой, после чего снова попыталась привести волосы в порядок.
Рилли наблюдал за ее действиями, мысленно пытаясь удержать ее от завязывания хвоста. У нее красивые волосы. Темно-каштановые.
— Ты знаешь, я принес тебе кофе. Подумал, что, может, тебе захочется подкрепиться.
Фрэнки посмотрела на него подозрительно, но страсть к кофеину оказалась сильнее гордости. С обиженным видом она взяла у него из рук чашку кофе.
Рилли со вздохом почесал свою щетину. Ему всегда было трудно постоянно над кем-то издеваться — для этого надо прилагать столько усилий! И к тому же он чувствовал, что его раздражение постепенно выветривается. Вместо этого он почувствовал себя перед ней виноватым. Хорошо, пусть она будет сто раз такая закомплексованная, унылая и мрачная сучка, которая утащила у него из-под носа тележку, велела ему исчезнуть на вечеринке и теперь расколошматила его машину — все равно, он уже сыт по горло всей этой борьбой с ней.
— Послушай, я знаю, что наше знакомство началось не лучшим образом, но нам же с тобой сегодня вместе работать. Работа не такая уж трудная. Мне нужно сделать несколько фотоснимков для рекламного агентства и еще несколько для прессы… но, знаешь, нам обоим будет гораздо проще, если мы перестанем все время цапаться. Давай заключим перемирие. — Он протянул ей свою веснушчатую руку, его пальцы все еще были измазаны сахарной пудрой от пончика. — Я вовсе не такая сволочь, какой кажусь с виду.
Фрэнки была в этом не очень уверена. Но в главном должна была с ним согласиться. Ей тоже осточертела эта баталия. Она протянула ему свою руку.
— Мир.
Они пожали друг другу руки. Его ладонь была жесткой, как наждачная бумага, сильной и грубой. И к тому же липкой от пончика. На его лице расплылась ленивая улыбка, уголки глаз сморщились, как конфетные обертки. Казалось, он вот-вот собирается зевнуть. Фрэнки не смогла устоять и тоже улыбнулась в ответ.
Таким образом, военные действия между ними были прекращены. Разумеется, только временно.
Съемка рекламного ролика, казалось, не закончится никогда. Целый день в павильоне раздавались пропущенные через стереодинамики звуки джунглей, сопровождаемые бесконечными ударами хлопушки и выкриками ведущего; дубли следовали за дублями, набедренную повязку Тарзана пришлось сменить несколько раз, в какой-то момент в кадре понадобилась банановая пальма, а одного весьма свирепого льва необходимо было убедить прорычать прямо в камеру. К счастью, Ширлин благополучно разрешил эту проблему, дав льву несколько очищенных от мяса говяжьих костей, и тот в знак одобрения прорычал куда следует. То же самое сделал и дрессировщик, который стоял в сторонке, вооруженный транквилизаторами, предназначенными как для него самого, так и для льва. Для Фрэнки все это было полным откровением: она понятия не имела, сколько усилий и времени требуется для того, чтобы прорекламировать простую зерновую кашу. Больше никогда в жизни она не сможет проглотить хоть крошку какой-нибудь еды или отхлебнуть кофе, когда по телевизору идет реклама.
Рилли находился на съемочной площадке как штатный фотограф, но в перерывах между отдельными эпизодами он успевал делать различные фотографии для прессы с Тарзаном и львами. Весь день он стоял, ссутулившись, за своей камерой, с закатанными рукавами рубашки, с растрепанными волосами, подкручивая линзы и кося глазами. Клик, клик, клик. Затвор щелкал не переставая, один кадр следовал за другим. Когда заканчивался один ролик пленки, он вставлял в аппарат другой. Потом третий, четвертый. Фрэнки наблюдала за ним и удивлялась: в работе он был другим человеком. Раньше он казался ей самоуверенным и нахальным, то есть именно таким парнем, каких она терпеть не могла и всячески избегала в пабе. Но с камерой в руках он менялся кардинально.
И притом в лучшую сторону. Ну, положим, самая важная роль на площадке отведена директору, но когда он объявляет перерыв и исчезает за новой порцией кофе и пончиков, то на пять или десять минут бразды правления в павильоне берет в свои руки Рилли. В это время все внимание актеров и команды переключается исключительно на него. И тут, по наблюдениям Фрэнки, его обычная самоуверенность превращалась в ответственность, наглость — в профессионализм. Народ на съемочной площадке беспрекословно слушался его инструкций, делал то, что он просил, доверял его мнению. Ей не хотелось в этом признаваться, но на нее произвело большое впечатление его умение управлять людьми, ситуацией, способность всего за несколько минут найти правильный ракурс для очередной фотографии. Ее поразило и то обстоятельство, что он все умел делать спокойно, никогда не выходил из себя, постоянно шутил и смеялся. Там, в аэропорту, или на балконе отеля, или на автомобильной парковке, его нахальство просто выводило ее из себя, но сейчас, наблюдая, как он легко разрешает любые трудные ситуации, умеет заставить людей расслабиться, чувствовать себя непринужденно перед камерой, она нашла его скорее привлекательным. И это несмотря на то, что делать этого ей совершенно не хотелось.